– Черт побери! – восклицаю я, когда мы снова опускаемся на землю. – Вы же едете…

Он направляется к канаве. Правда, он не видит, что это канава, поскольку она заросла высокой травой.

– Сбросьте скорость, – взволнованно прошу я. – Снижайте!

– Снизить? Вы с ума сошли? Это же самое лучшее, что было у меня в жи-и-и-и-изни!

Машина кренится набок, и на какой-то ужасный миг мне кажется, что сейчас мы перевернемся. Я стукнулась головой о потолок, Алекс врезался в раму открытого окна.

– Давайте! – ору я. – Давайте же!

Под оглушительный рев мотора нам удается выбраться из канавы. Прокатившись по кочкам несколько сотен метров, мы останавливаемся. Гляжу на Алекса и прихожу в ужас. У него все лицо в крови, и кровь стекает по подбородку. Алекс выключает мотор, и мы, тяжело дыша, рассматриваем друг друга.

Наконец вновь обретаю дар речи:

– Я же сказала «набейте себе шишки» не в буквальном смысле!

Алекс слабо улыбается, потом, нахмурившись, изучает мое лицо.

– Со мной все в порядке. Вы-то как? Вы сильно ударились. Простите, но я понятия не имел…

– Жить буду. – Дотрагиваюсь до лба, где уже наливается синяк. – Ой!

– О господи, простите! – У Алекса пристыженный вид.

– Ничего страшного. – Мне становится его жаль. – Мы все через это прошли. На этом лугу я училась водить машину. Увязла в этой самой канаве. Машину пришлось вытаскивать трактором. Возьмите. – Вынимаю из кармана бумажный носовой платок. – Вы весь в крови.

Алекс стирает с лица кровь, потом смотрит сквозь ветровое стекло.

– Где мы?

– На лугу. Давайте выйдем из машины.

Сегодня великолепный день. Второй час, и солнце стоит в небе, на котором ни единого облачка. Кругом высокая трава, покой и безветрие – только жаворонки поют в вышине.

Я вынимаю одеяло, которое мы всегда держим в багажнике, и расстилаю на траве. В багажнике также всегда имеется надежно закрепленный ящик с сидром. Достаю две банки.

– Если вы хотите узнать, что такое Сомерсет, то вам нужно отведать местного сидра. – Я бросаю ему банку. – Только осторож…

Слишком поздно. Все содержимое банки выплеснулось на Алекса.

– Простите, – усмехаюсь я. – Хотела вас предупредить. Сидр немного растрясло.

Я открываю свою банку, держа ее на вытянутой руке. Несколько минут мы сидим на солнышке, потягивая сидр, затем Алекс поднимается.

– Я действительно хочу побольше узнать о Сомерсете, – заявляет он с блестящими глазами. – Что вон там за холм? И чей дом виднеется на горизонте? И как называются эти маленькие желтые цветы? Расскажите мне обо всем.

Меня забавляет его энтузиазм. Его интересует абсолютно все. Легко могу себе представить, как на коктейль-пати он загнал в угол астрофизика и попросил, чтобы бедняга объяснил ему Вселенную.

Но мне это нравится. Я встаю на ноги и иду за Алексом по лугу, рассказывая о холме, ферме, цветах и обо всем, что попадается ему на глаза.

Наконец солнце начинает так палить, что гулять невозможно. Мы снова устраиваемся на одеяле.

– Что это за птицы? – спрашивает Алекс, вытягивая ноги.

Мне приятно, что он заметил птиц.

– Жаворонки. – Я отхлебываю сидр.

– Они никогда не затыкаются, да?

– Никогда, – смеюсь я. – Это мои любимые птицы. Ты рано поднимаешься и выходишь из дома – и… – Я делаю паузу, слушая знакомые звуки. – Кажется, это поет само небо.

Мы оба замолкаем, и Алекс прислушивается к птичьим песням. Может быть, он никогда их прежде не слышал. Я понятия не имею, где он рос.

– Я назвала вас городским мальчиком, – говорю я. – Это так? Где вы росли?

– Скорее нужно сказать «мальчик многих городов». – Он склоняет голову набок, словно вспоминая. – Лондон, Нью-Йорк, Шанхай, недолго, Дубай, Сан-Франциско. Полгода в Лос-Анджелесе в десять лет. Из-за работы отца нам приходилось все время переезжать.

– Вау!

– В моей жизни было тридцать семь адресов. Я сменил двенадцать школ.

– Серьезно? – Я удивленно смотрю на него. – Тридцать семь адресов? Получается больше, чем по одному в год.

– Несколько месяцев мы жили в башне Трампа. Это было круто… – Он видит выражение моего лица и морщится. – Простите. Да, я знаю, что я – привилегированный подонок.

– Вы в этом не виноваты. Вы не должны… – Я закусываю губу. Мне нужно сказать одну вещь, которая не дает мне покоя с тех пор, как я вновь увидела Алекса. – Послушайте, извините меня за то, что я сказала тогда в офисе. Ну, что ваш знаменитый папа сделал вам карьеру.

– Все в порядке. – Алекс криво улыбается, из чего я заключаю, что он слышал это много раз.

– Нет, не в порядке. – Я качаю головой. – Это было несправедливо. Я ничего не знаю о том, как вы начинали и были ли у вас преимущества…

– Ну конечно, у меня были преимущества, – спокойно произносит он. – Я наблюдал за отцом все детство. Заходил в офис, в студию… Я у него учился. Так что у меня действительно были преимущества. Но что же он должен был делать? Не позволять мне участвовать в его работе? Это семейственность!

– Не знаю. – Я смущена. – Не совсем. Но это же… – Я замираю на полуслове.

– Что?

– Ну, в общем, – нерешительно говорю я. – Это несправедливо, мне кажется.

Следует пауза. Алекс снова ложится и смотрит в бескрайнее голубое небо. Его лицо непроницаемо.

– Вы знаете названия птиц, – говорит он. – Вы провели все свое детство в одном доме. У вас есть ферма, которой двести лет и которая придает вам ощущение стабильности и уверенность. Ваш отец любит вас больше всего на свете. Это становится ясно секунд через тридцать. И это тоже несправедливо.

– Мой отец? – переспрашиваю я, удивившись. – Что вы имеете в виду? Я уверена, что ваш отец тоже вас любит.

Алекс ничего не отвечает. Я искоса смотрю на его лицо. Оно застыло. Не затронула ли я запретную тему? Но ведь он первый начал.

– Разве ваш отец… – Я резко останавливаюсь. Не могу же я сказать: «Разве ваш отец вас не любит?» – Какой он, ваш отец?

– Суперталантливый, – медленно произносит Алекс. – Вызывает благоговение. И при этом абсолютное дерьмо. Очень холодный. Очень эгоистичный. Он плохо обращался с моей мамой. И – хотите верьте, хотите нет – он не устраивал меня на мою первую работу.

– Но вы же носите его фамилию, – невольно вырывается у меня.

– Да. Но моя фамилия отчасти мне помогала, а отчасти мешала. Отец нажил много врагов.

– А ваша мать? – осторожно спрашиваю я.

– Она… у нее… проблемы. Иногда впадает в депрессию. Она уходит в себя. Но это не ее вина, – сразу же добавляет Алекс. Внезапно у него появляется мальчишеское желание защитить маму.